Когда началась Великая Отечественная война, моя семья жила в п. Цементный (г. Фокино). Отец мой, Селивонин Николай Федорович, родился 22 мая 1913 года в многодетной семье, которая состояла из четырех сыновей и дочери. Он работал мастером – преподавателем в ФЗО (фабрично-заводское обучение) при цементном заводе. Он был членом КПСС, активно участвовал в общественной жизни завода. Со старшим братом Андреем Федоровичем состоял в пожарной команде, включавшей в те времена 24 человека вместе с директором цементного завода и главным инженером. Быть пожарником было почетно, ровесники завидовали. Не каждый удостаивался такой чести. В первые дни войны цементный завод готовили к эвакуации. Мой отец вместе с другими специалистами демонтировал оборудование завода для отправки в тыл – в город Вольск. Был готов с семьей отправиться с эшелоном в Вольск. В первый эшелон он по просьбе главного инженера не попал, а второго уже не было. В поселок пришли немцы. Отец ушел в партизанский отряд к Алексею Максимовичу Простякову. Был в отряде командиром отделения. Любохонский партизанский отряд входил в состав Бытошской партизанской бригады. В сентябре 1943 года Дятьковский район освободили. Партизаны, годные к строевой службе, были призваны в армию. 16 сентября 1943 года отец был зачислен в часть п/п 36513 «Д», затем в п/п 18789 «Б». Воевала часть на Витебском направлении, в Белоруссии. 27 декабря 1943 года брат Андрей получил от него последнее письмо. Писать домой было некому. Жену с детьми фашисты угнали в Германию. Больше писем от отца не было. В декабре он пропал без вести. Моя мама, Романова Екатерина Федоровна, при регистрации брака оставила девичью фамилию. Она родилась 7 декабря 1917 года в д. Боровка. До войны мама работала бухгалтером расчетного отдела на цементном заводе. Во время войны, когда отец ушел в партизаны, мы жили в поселке в двухкомнатной квартире, полученной отцом от завода. Немцы преследовали нашу маму как жену партизана, но в документах значилась ее девичья фамилия, и это обстоятельство спасло ее. Однажды к нам пришли с винтовками полицаи и забрали мать в комендатуру. Она хотела взять с собой вещи, но полицаи не позволили, пообещав скорое возвращение. Мы стояли на крыльце дома и плакали. Мне было тогда два с половиной года, а моему брату пять. Маму закрыли в полуразрушенном сарае, где были уже десять человек, хорошо знакомых маме. Среди них была парализованная тетя Феня Абрашина. Она лежала на земле и просила воды. Полицаи только смеялись, глядя на стенания арестованных. Мы остались одни. Каждый день к нам приходила тетя Лида – сестра моего отца. Она же и отвела нас с братом к маме. Меня тетя подала маме в окошко, а брат пробежал по коридору, несмотря на то, что полицаи его не пускали, громко ругаясь и называя партизаном. Я сидела у мамы на коленях, брат стоял с нами рядом, когда в сарай пришел высокий немец в плащ-накидке. Рядом с нами сидела мать командира партизанского отряда. Моя мама была одиннадцатой в списке арестованных. Немец окинул всех взглядом и, увидев нас, стал кричать на полицаев. Он указал на маму пальцем и приказал по-немецки: «Nach Нaus!» Фашист отпустил не только нас, но и мать командира партизанского отряда, приказав ей привести вместо себя мужа. Она ответила, что муж дома лежит парализованный. Немец послал за ним телегу. Всех арестованных увезли на машине, добавив еще одиннадцатого человека по дороге. Он шел из д. Верхи в поселок. На большаке, в километре от Радицы, всех казнили. Сейчас на том месте стоит памятник повешенным родственникам партизан. Я была совсем еще маленькой, но вспоминаю с болью, как плакали и переживали все взрослые. После этих событий мы ушли жить к бабушке в Боровку. У бабушки было десять детей. Жила она тогда с двумя младшими. Старший сын Федосей пропал без вести в Узбекистане, куда в трудные времена отправился за хлебом для семьи. Старшие дочери жили своими семьями отдельно, а трое сыновей воевали на фронте. Рано утром 3 сентября 1943 года в дом ворвались фашисты и выгнали всех нас на улицу. Кто в чем был, в том и погнали в Бежицу на вокзал, а потом погрузили в вагоны и отправили в Германию. Я помню дорогу из дома. Мы все, идущие, постоянно оглядывались и видели горящие дома. Всю Боровку подожгли. Женщины плакали, кричали дети. Ночевали на Шибенской горке. Было жутко холодно. Утром наша одежда покрылась инеем. Мама все время нас успокаивала, ей было всего 26 лет. Когда перешли мост на втором Брянске, немцы его взорвали. Жуткие грязные товарные вагоны, куда нас посадили, закрыли на тяжелые засовы, и эшелон тронулся. Первая остановка была в Барановичах, в Белоруссии. На границе с Польшей в городе Гравна нас высадили. Там, на пересыльном пункте, у всех заключенных проверяли здоровье. Больных отправляли в Белорусские концлагеря. Нас отправили в Германию. Помню, как нас высадили на какой-то станции, и все пошли пешком. С нами была и бабушка со своими младшими дочками 16 и 17 лет. Она не могла идти. Силы ее оставили. Бабушка подозвала маму и попросила оставить ее и уходить с детьми. Мы с трудом подняли бабушку и уговорили ее продолжить путь. Мы отстали от своих и не знали, куда идти дальше. Впереди был мост. На мосту стояли несколько молодых мужчин в немецкой форме. Мама обратилась к ним по-немецки, но они оказались русскими и указали нам дорогу. Дорога шла вдоль строений. В одном из сараев вдруг отодвинулась доска, и к нам вышли две женщины в полосатой одежде. Это были полячки, бежавшие из концлагеря. Они, жестикулируя, пытались объясниться. Беглянкам нужна была одежда. На маме было одето несколько кофточек. Нашлись и юбки. Мы помогли женщинам и нагнали своих. Хорошо помню, как нас привели в клуб. Там хозяин фабрики раздавал детям маленькие кулечки с печеньем. Потом нас разместили в концлагере №230 в г. Грюнберге. Мы жили в бараке под номером 16. Мама уходила каждое утро на работу. Она работала на военной фабрике вместе с французами, итальянцами, болгарами. Я никогда не забуду тот жуткий барак, где мы проводили целый день до возвращения мамы с работы. Длинные лавки, уставленные железными мисками с баландой. За нами следили две надсмотрщицы – украинка и полячка, которые за малейшую провинность били детей жесткой плеткой. Мы забивались глубоко на нары и боялись лишний раз даже шевелиться до прихода матерей. На фабрике с ними работала и немецкая молодежь. Среди них была Лотта Хубер. Родом немка была из г. Замерфельда, проживала в Темплине, а в Грюнберге снимала комнату. Молодой немецкой коммунистке было 20 лет. Моя мама быстро нашла общий язык с Лоттой. Они подружились. Частенько Лотта Хубер передавала маме кое-какие продукты для нас и других детей. Я помню, как она передала нам чернику, которую сама собрала в лесу. Мама всем детям в бараке раздала по несколько ягод. Когда однажды мама из-за моей болезни опоздала на работу, ее встретил гестаповец. Он ударил мать по лицу рукой, на которой у него было железное кольцо. Она упала, изо рта у нее текла кровь. У мамы было выбито несколько зубов. Лотта, заволновавшись, не увидев подругу на работе, отправилась ее разыскивать и не побоялась вмешаться в события, грозившие смертью обеим женщинам. Немка сумела отстоять свою русскую подругу. Маму предупредили о том, что если еще раз опоздание повторится, то она будет отправлена в крематорий. Весной 1945 года Берлин бомбили постоянно. Нас всех погнали из бараков через какой-то лес. Мы бежали, постоянно натыкаясь на трупы немецких солдат. Всех пленных загнали в огромный ангар и закрыли. Через Лотту мы узнали, что через несколько дней нас планируют уничтожить в крематории. К счастью, не успели. 2 мая 1945 года нас освободили солдаты Красной Армии. Навсегда я запомнила ту потрясающую тишину, возникшую в ангаре, когда снаружи стали сбивать с ворот ангара замок. Ворота распахнулись, и мы увидели наших солдат на конях. Все плакали от счастья, обнимались, трогали советских солдат руками, будто проверяли – не сон ли. Мама заболела. У нее была горячка, а вокруг праздновали Победу. Пришел этот долгожданный день. Нас собрали на площади, и главнокомандующий Красной Армии всех поздравил с Победой. Маму лечили военные врачи в Раенбурге. Позже мама нам рассказывала о том, как освободили всех узников концлагерей и предложили посмотреть крематорий. Женщинам на этой жуткой «экскурсии» было плохо, когда они видели ряды детской обуви разных размеров, оставленных сожженными у порога крематория. В Исрупине был детский лагерь. Страшные дни закончились, все жили в ожидании возвращения на Родину. Эшелоны были переполнены людьми, стремящимися домой. Нам пришлось из-за перегруза ночевать двое суток под Белоруссией в открытом поле. 23 августа 1945 года вернулись домой, но радость возвращения была омрачена. Мы получили похоронку на отца. Да и жить было негде. Немцы ведь все сожгли. Нас приютил старший брат моего отца – Селивонин Андрей Федорович, комиссованный с фронта по ранению в 1943 году. На фронте погибли и два брата моего отца. В Смоленской области погиб Селивонин Сергей Федорович. Самый младший, сбежавший на фронт шестнадцатилетним мальчишкой, Владимир Федорович дослужился до ефрейтора. Он погиб в Латвии, в Лиепайском районе. Из пятерых Селивониных война оставила в живых только двоих, Андрея и Лиду. Лидия Федоровна всю жизнь работала в школьной библиотеке. Она подарила мне книгу «Взятие Берлина». А ее слова я запомнила на всю жизнь: «Галочка, помни об отце. Он погиб, защищая Родину!» Листурова Г.Н.